Как запустить город-чартер в Гондурасе. Опыт первопроходца

Это стенограмма выступления Майкла Стронга на онлайн саммите Свободных городов Free Cities Online Summit 2025

Майкл Стронг «Успехи, проблемы, и что будет дальше в автономных городах»

Питер:
Здравствуйте и добро пожаловать на следующую сессию онлайн-саммита «Свободные города». Сегодня у меня в гостях Майкл Стронг — ветеран в области специальных экономических зон и ныне генеральный директор онлайн-образовательной компании Socratic Experience. Майкл принимал участие в создании системы ZEDE в Гондурасе и готов поделиться с нами интересными историями о таких проектах, как «Prospera» и «Ciudad Morazán». Мы поговорим и об этих проектах, и о более новых инициативах в Африке, где Майкл также активно работает.

Майкл Стронг:
Рад быть здесь, Питер. Всегда с удовольствием вношу вклад в это движение.

Питер:
Замечательно. Для начала расскажи, как ты вообще заинтересовался темой специальных экономических зон и как пришёл к своей работе в Гондурасе?

Майкл Стронг:
Это довольно необычная история. Я изучал экономику в аспирантуре и поступил в Чикагский университет с целью… доказать неправоту чикагских экономистов! Как многие юные идеалисты, я считал свободный рынок злом. Меня возмущало, что экономисты из Чикаго претендуют на научность, поддерживая рынок.

Но, приехав туда, я понял, что сам не понимаю экономику. И с тех пор стал убеждённым либертарианцем. Моя основная область — образование, но в начале 2000-х я познакомился с Джоном Маки, основателем Whole Foods. Мы оба были выходцами с левых позиций, ставшие либертарианцами, и решили, что нам нужно не просто критиковать, а предлагать решения. Так появилась некоммерческая организация «FLOW», целью которой было продвижение предпринимательских решений глобальных проблем.

Тогда было модно говорить о микрофинансах, социальном предпринимательстве, технологиях. Но параллельно я также изучал новую институциональную экономику, которая объясняет, что бедность стран в первую очередь вызвана плохими законами и управлением. Так я познакомился с Марком Фрейзером — ветераном движения специальных экономических зон с 70-х годов. Он указал мне на то, что появилась новая волна зон с собственными законами и системой управления.

Питер:
Ты имеешь в виду зоны вроде тех, что мы видим сейчас в ОАЭ?

Майкл Стронг:
Да, именно. Например, Международный финансовый центр в Дубае. Они ввели британское общее право на территории всего в 110 акров в окружении шариатской системы. Это было сделано для привлечения глобального финансового капитала. Их стратегия сработала: сегодня Дубай входит в топ-10–20 финансовых центров мира. Это стало для меня откровением.

Я писал статьи, выступал с лекциями — и понял, что такие зоны могут стать самым масштабным предпринимательским решением. Если мы можем «перезонить» бедных в богатых, то это потрясающий шанс. Взять тот же Шэньчжэнь — в 1980 году это была бедная рыбацкая деревня, а теперь — один из ведущих промышленных центров мира, с ростом стоимости земли на 20 000%. Мы даже не можем точно посчитать такую прибыль, она просто колоссальна. И это не единичный случай — зоны по всему миру показывают схожую динамику.

Так что, помимо борьбы с бедностью, в этом кроется ещё и очень привлекательная бизнес-модель. Рост стоимости земли — даже только этот фактор — может со временем профинансировать все необходимые инфраструктурные и социальные проекты. Это стало для меня настоящим откровением.

Я начал активно продвигать эту идею, стал членом совета Seasteading Institute. Вскоре ко мне обратился Кевин Лайонс — человек с похожим бэкграундом: он занимался инвестициями и тоже изучал новую институциональную экономику. Мы с ним объединились, чтобы создать организацию, цель которой была — дать малым предприятиям доступ к выбору правовой юрисдикции.

На тот момент ещё не был принят закон RED в Гондурасе, но мы поняли: транснациональные корпорации уже могут выбирать, где решаются их споры — Нью-Йорк, Голландия, Южная Дакота и т.д. А вот малые местные бизнесы — нет. Мы задумали создать недвижимость в развивающейся стране, где через международных партнёров могли бы предложить малому бизнесу ту же самую возможность выбирать юрисдикцию. И не только для бизнеса между компаниями, но и для потребительского и, в перспективе, трудового права.

Мы работали в Эстонии и Мексике с крупными девелоперами, пытаясь встроить выбор права в их проекты. Юристы в обеих странах говорили: «Возможно, получится с потребительским правом, но трудовое будет сложно». Но мы пытались «взломать» систему и расширить доступ к выбору права задолго до появления закона RED.

Питер:
Именно так ты и оказался в Гондурасе?

Майкл Стронг:
Да, параллельно меня пригласили в Университет Франциско Маракин в Гватемале — это, пожалуй, самый свободнорыночный университет в мире. Бывший ректор Джанкарло Ибарра был большим поклонником моей работы в области сократического метода преподавания, и я неоднократно приезжал туда обучать персонал. Через него я познакомился с Октавио Санчесом и Карлосом Пенедой Панелем — они как раз занимались разработкой закона RED.

Они — отличные, искренне преданные своему делу люди. До этого они уже работали над проектом по регистрации прав собственности в духе Эрнандо де Сото. У Октавио, кстати, есть замечательное интервью для NPR, где он рассказывает, как с детства мечтал о процветающей Гондурасе с лучшими законами.

Одна из вещей, которая меня больше всего расстраивает в истории с Гондурасом — это то, как международные медиа полностью приписали все заслуги Полу Ромеру. Да, он действительно выступил с концепцией чартерных городов, и за это ему стоит отдать должное. Большинство экономистов знают, что подобные идеи хороши, но они заняты написанием технических, математических статей и не переходят к реальным действиям. Пол Ромер же вышел за рамки академической среды и популяризировал эту идею.

Но правда в том, что я знаю десятки людей, которые занимались созданием автономных зон задолго до того, как Ромер выступил со своим докладом. Милтон Фридман, например, ещё в 1990-х годах летал по Мексике, ища место для нового «Гонконга». Идея построить «Гонконг» в бедной стране существовала десятилетиями. Но Ромер сделал её мейнстримом.

Когда гондурасские чиновники увидели выступление Ромера, они пригласили его к себе. Он — человек с именем, с потенциалом Нобелевской премии, и он помог продать идею парламенту. Это действительно сработало.

Но я обращаю внимание на интервью NPR, потому что это был единственный материал из сотен в мейнстримных СМИ, где упоминался доктор Октавио Санчес. Позже ещё статья в Reason это сделала. Но в остальном — просто обидно: вся заслуга ушла Ромеру. Я сам говорил журналистам: «А вы поговорили с Октавио Санчесом?» — и в ответ: тишина.

Это наглядный пример того, как СМИ искажают картину. В данном случае — в сторону фигуры из США с громким именем. Хотя на деле, именно местные юристы — Октавио и Карлос — писали основную часть законодательства. Ромер консультировал. Мы с Кевином тоже играли незначительную роль, участвовали в обсуждениях.

И ещё важный момент: команда Октавио повезла лидеров гондурасского Конгресса — из разных партий — на экскурсии в успешные экономические зоны. Если я правильно помню, это был Шэньчжэнь, может быть, Гонконг, Сингапур, Дубай. И как вы отлично показываете в вашем фильме, рост этих мест действительно впечатляющий.

И только сейчас, спустя 25 лет, благодаря вашей работе и другим инициативам, идея становится хоть сколько-то мейнстримной. Но даже в 2005 году уже было очевидно, что примеры Сингапура, Гонконга и Шэньчжэня просто ошеломляют. А тем временем экономисты развития продолжают возиться с мелкими реформами. Всемирный банк, МВФ обсуждают тонкости — но, когда видишь, как работает такая зона, думаешь: зачем вообще говорить о чём-то ещё?

И, собственно, они действительно приняли это законодательство, что само по себе было выдающимся достижением. Как ты знаешь, против закона проголосовали, по-моему, только один или два члена Конгресса Гондураса. Он получил широчайшую поддержку от всех партий, потому что идея действительно мощная.

И дальше мы начали следующий этап. У них уже был разработан проект Комитета по лучшим практикам. Идея заключалась в следующем: должен быть Комитет по лучшим практикам, и под ним уже могли бы действовать частные или государственные застройщики — это могли быть НКО или даже другие страны — которые подают заявку на создание одной из таких зон.

Когда мы начали, самого Комитета ещё не существовало. Они не знали, как его организовать, у них не было даже бюджета на его создание. Я не виню их — сам факт принятия закона уже был подвигом. Но, как и всегда в таких случаях, это была та самая ситуация, когда закон принят, и все такие: «А что теперь делать?..»

Тут начала проявляться разница между видением Пола Ромера и нашим. Мы с самого начала хотели сделать маленький, но быстрый старт. Опыт Марка Фрейзера показывал: быстрый старт работает лучше. Надо сначала доказать работоспособность концепции. Он даже дошёл до того, что считал — если получится организовать экономическую активность хоть в одном офисном здании, действующем по новым правилам, то этого уже будет достаточно, чтобы показать — новое законодательство работает лучше. И тогда можно масштабироваться.

Примерно в это же время я начал работать с Бобом Хейвудом. Он был исполнительным директором Всемирной ассоциации экспортно-перерабатывающих зон (WEPZA). Наверное, он создал больше зон, чем кто-либо другой на Земле — работал в 40 или 50 странах. И он тоже говорил: главное — запустить хоть что-то.

Тем временем Пол Ромер мечтал о девелоперском проекте на 5 миллиардов долларов, где страной-гарантом выступала бы Канада. По сути, он подходил к делу с менталитетом крупного госоргана или НПО: «давайте сделаем гигантский проект экономического развития».

Я в то время разговаривал с крупнейшим застройщиком специальных экономических зон в Гондурасе. Он встретился с Ромером и спросил его:
— У вас есть миллиард долларов, чтобы это реализовать?
Ромер ответил:
— Нет.
На что застройщик сказал:
— Тогда это никогда не произойдёт.

Любой человек в индустрии понимал, что идея Ромера с проектом на 5 миллиардов и участием третьей страны в роли гаранта выглядела как неоколониализм. И всем было ясно, что она не взлетит.

Тем временем президент Лобо (на тот момент президент Гондураса) нуждался в успехе, чтобы укрепить позиции своей партии. Поэтому его команда начала переговоры с нами — со мной, Кевином и Габриэлем Дельгадо Ая (он сейчас в команде Prospera).

Мы начали переговоры о создании небольшой зоны на севере Гондураса. Начали бы мы с одного офисного здания. В нём планировали привлечь инвестиции в финтех, криптовалюту, аутсорсинг — в общем, создать места для белых воротничков. Задача была — доказать, что мы можем создать рабочие места, а потом масштабироваться.

У нас было подписан меморандум о взаимопонимании с правительством Гондураса. Был готов капитал. Но тут вмешался Ромер. Он был раздражён, что его не включили.

Интересная деталь: за год до этого Ромер встретился с президентом Лобо и попросил право на формирование Комитета по лучшим практикам. Лобо устно согласился. Но не было ни протокола, ни официальных документов, подтверждающих, что Ромер имел право возглавлять комитет.

Тем не менее, Ромер заявил журналу The Economist и другим СМИ, что он возглавляет этот комитет, что у него уже есть назначенные члены. Кто-то даже создал веб-сайт Комитета, и размещался он... в Пало-Альто, Калифорния — в том же месте, где преподавал Ромер в Стэнфорде. Странно, не правда ли, что комитет по развитию Гондураса базировался в США?

Так что начался своего рода тихий скандал: «Пол, ты заявляешь, что возглавляешь комитет, но у тебя нет на это полномочий от правительства Гондураса, никаких официальных документов».

Мы были настолько обеспокоены этим, что перед подписанием меморандума о взаимопонимании с правительством Гондураса настояли на подписании ими аффидевита (заверенного заявления), подтверждающего, что никакого официального комитета на тот момент не существовало. Они подписали — никаких комитетов не было.

Тем не менее, когда мы запустили проект, Пол был возмущён тем, что его имя было связано с этим в публичном пространстве, но его не включили в процесс. Он назвал всё происходящее незаконным и ушёл в отставку с поста в совете... который формально даже не существовал.

Я всё это рассказал Тайлеру Коуэну, он обещал написать об этом пост в блоге, но так и не сделал. Единственное медиа, которое тогда опубликовало точную версию событий — это журнал Reason в статье Blank Slate State.

Они изложили весь путь. На тот момент сайт «комитета по лучшим практикам» всё ещё был в интернете, и они смогли независимо подтвердить, что он был зарегистрирован в Пало-Альто и никак не был связан с правительством Гондураса. Позже сайт удалили.

Но негативное освещение в СМИ, связанное с отставкой Пола, похоже, придало энергии противникам проекта. И — конечно же, это просто «совпадение» — спустя несколько недель Верховный суд Гондураса объявил закон RED неконституционным. И всё, эта версия проекта была закрыта.

Я уехал из Гондураса, вернулся в сферу образования. Это был конец «первой фазы».

Все это было очень увлекательно, насыщенно. Я провёл множество поездок по Гондурасу, ища подходящие земли. В какой-то момент мы даже проводили информационные встречи с разными профсоюзами — профсоюзом учителей, строителей, трудовыми объединениями.

И я заметил: если у меня был хотя бы час, чтобы объяснить идею — почти всем она нравилась. Типично мнение сводилось к следующему:
5% будут против по антикапиталистическим убеждениям — независимо от сути.
Ещё 5% — по националистическим причинам, из соображений суверенитета.
А 90% — поддерживали, просто не верили, что проект действительно когда-либо будет реализован.

И, конечно, бесчестность в СМИ была просто поразительной. Все, кто когда-либо был на передовой в работе со СМИ, знают: их нечестность не знает границ.

Я даже разговаривал с журналистом Associated Press. Рассказал ему, что мы делаем, почему это выгодно для Гондураса. Он был левым, изначально настроенным скептически. Но после часа беседы — он стал сторонником идеи.

Он написал очень позитивную статью, показал мне черновик. Затем отправил её своему редактору в Мехико — тоже левому. Тот вычеркнул из статьи всё положительное и опубликовал в официальной версии AP чистую антирекламу.

Так что даже когда тебе удаётся убедить честного репортёра в реальной пользе — кто-то другой в системе СМИ подгонит всё под привычный негативный нарратив.

Так что я вернулся к образованию. Вскоре после этого удалось принять закон ZEDE — на основе опыта, полученного в первой попытке.

И один из ключевых уроков: нужно было убрать идею «гарантирующего государства», которая была предложена исключительно Полом Ромером.

Второй урок — расширить идею муниципальной автономии. В Гондурасе уже существовал некоторый уровень автономии на муниципальном уровне, и закон ZEDE расширил его.

Иными словами, в то время как СМИ твердили, что «эти сумасшедшие либертарианцы создают государство без закона», по сути, это была просто децентрализация.

Децентрализация — основа государственного устройства на протяжении тысячелетий. В мире полно примеров относительной автономии — городов, регионов, этнических территорий. Это нормально.

Вспомните вольные города Европы в Средние века — «free cities», вот же они. Так что идея относительного суверенитета муниципалитета — это древняя и уважаемая традиция.

Вот на чём строился закон ZEDE. И без медиа-атаки и политической оппозиции он вполне мог бы быть воспринят как абсолютно разумный шаг: «Конечно, нужно больше автономии».

Питер:
Мне бы хотелось немного перейти к риторике. В движении есть те, кто предпочитает более жёсткую риторику: мол, «мы идём к суверенитету», делаем нечто вроде Долины Голта, как у Айн Рэнд.

Майкл Стронг:
Я считаю, что это риторическая ошибка. Хотя я, конечно, сам в душе полный анкап, мне гораздо ближе другой подход. Намного разумнее говорить:
«Зоны экономического развиваются прошли путь с нескольких десятков в 1970-х до тысяч сегодня. Они эволюционируют, и это часть общемировой традиции: муниципальная автономия, региональная автономия, этническая автономия».
Это нормальное желание — иметь больше автономии, чтобы реализовывать свои цели.

Это — проверенная временем технология. В десятках, если не сотнях, локаций она уже успешно работает. Так что давайте просто продолжим. Я всегда стараюсь подавать это как нечто мейнстримное. Кстати, ваш документальный фильм отлично передаёт эту идею.

Так что да, на этом закончу про первый этап. Если хочешь, можем копнуть глубже или перейти дальше.

Питер:
Спасибо, это очень полезный исторический обзор. Интересно было услышать, сколько усилий ушло просто на то, чтобы запустить всего пару зон.

Судя по всему, это был длительный процесс, растянувшийся на годы, с множеством споров и с участием людей, которые, возможно, уже не вовлечены, но сыграли важную роль на раннем этапе.

Наверное, это хороший переход к тому, чем вы занимаетесь сейчас. Вы упомянули, что после попытки запустить RED-зоны вернулись к преподаванию. Но, насколько я понимаю, вы всё же сохранили интерес к теме особых экономических зон?

Майкл Стронг:
Да, абсолютно. Особенно я продолжал общение с Гейбом Дельгадо.

Это был путь «три шага вперёд — два назад». Для ориентира: оригинальный закон RED признали неконституционным в 2012 году. А уже в январе 2013-го приняли закон ZEDE. Но потом всё надолго застопорилось.

Марк Луттер, который позже основал Институт Чартерных Городов, был вовлечён в начале, но сдался — считал, что из этого ничего не выйдет. Многие наблюдатели тоже так думали. Сейчас у нас 2025-й — прошло 13 лет. Очень долгий срок. А первые несколько лет всё буквально сводилось к: «А давайте соберём комитет».

Проблема была ещё и в том, что не было бюджета на этот комитет. Изначально он должен был включать 35 международных экспертов — очень трудно собрать столько людей вместе.

К тому же, были разногласия: одни хотели очень строго отбирать разработчиков зон, другие говорили: «Пусть расцветают сто цветов. Откроем вход — посмотрим, кто выживет».

И так всё тянулось десятилетие — больше десятилетия, прежде чем дело реально сдвинулось с мёртвой точки. Наконец, многие члены комитета ушли в отставку — кто-то потому что не мог туда поехать, кто-то из-за разногласий. Но в конце концов работа возобновилась.

И да, изначально было три зоны, которые получили официальное разрешение:
Prospera, Ciudad Morazán и зона Гопьен, название которой я не помню. Это была в основном сельскохозяйственная зона, и она не использовала полностью возможности закона о ZEDE.

Я лично большой фанат и Prospera, и Ciudad Morazán. Думаю, большинство вашей аудитории уже с ними знакомо. Но если нет — обязательно изучите. Это разные модели, и, на мой взгляд, это хорошо. Должно быть много разных моделей. Раньше Пэтри Фридман вёл блог под названием «Пусть расцветают тысяча наций». Мне до сих пор кажется, что это великолепное видение.

Питер Тиль когда-то — наверное, уже лет 20 назад — сказал, что у свободы есть будущее, если появится больше наций. Если же их станет меньше — нас ждёт мрачное будущее. И один из способов это понять: если у нас останется всего пять «ЕС-подобных» структур по всему миру — прощай, свобода. А вот если у нас будет тысяча наций или автономных зон — тогда будущее довольно светлое. Потому что мобильность труда, капитала и информации — это всё. И, конечно, я большой фанат криптовалюты, особенно Биткоина, как формы валютной свободы.

В конце концов они всё-таки всё запустили. Я ещё в 2011 году был на Роатане — это было задолго до запуска — и уже тогда понял, что это отличное место. В итоге именно Роатан стал первой площадкой.

Я немного участвовал в обсуждениях по маркетингу, позиционированию, брендингу и так далее. Параллельно участвовала моя жена — она из Сенегала — предприниматель. Уже много лет у неё бизнес в Сенегале.
Она продаёт товары в Whole Foods в США — сначала это были напитки, сейчас — уходовая косметика, бальзамы для губ.

Так вот, у неё есть личный опыт того, насколько сложно вести бизнес в Африке — по сравнению с тем, как это просто делается в США. Американцы любят жаловаться, но по сравнению с Африкой — у нас всё просто. Даже по сравнению с Европой — в США сильно проще. А мы живём в Техасе, и здесь всё достаточно удобно: зарегистрировать компанию можно онлайн за полчаса — и всё, готово.

А в Сенегале — это 18 месяцев беготни, много поездок, нужно платить юристам… Это гораздо более обременительный процесс. У неё был свой горький опыт в Африке, и она видела, насколько легче всё в Техасе.

Она знала о моей работе — сначала над RED, потом над ZEDE — и очень заинтересовалась идеей переноса этого в Африку. Постепенно… сначала с Эриком Бримманом, CEO компании Prospera, мы провели ряд неформальных обсуждений.

На самом деле, ещё лет десять назад, в самом начале моего пути, мы с ней встречались с несколькими представителями африканских правительств — тогда из этого ничего не вышло.

Но сам по себе процесс встречи с африканскими чиновниками — это уже настоящее приключение. Всё гораздо более хаотично и неорганизованно. И вот в чём дело: вся эта помпезность, связанная с государством — особенно в западных странах, но и во многих странах третьего мира — создаёт иллюзию, что государство действительно знает, что делает. Но на деле все просто барахтаются, как могут.

Так что да, мы встречались со множеством представителей разных африканских правительств. Но именно партнёрство с Prospera стало для нас прорывом. Потому что Prospera уже показала, что способна реализовать подобный проект.

Одно дело — продавать идею, а другое — показать, что она действительно работает.

Да, у специальных экономических зон есть своя история. Но вот элемент права и управления — это уже серьёзное новшество. Мы могли бы сослаться на опыт Дубая, например, Dubai International Financial Centre (DIFC). Но скептики обычно списывают это на исключительность: мол, «это же только для финансов» или «ну, это же Дубай — совсем особый случай». Так что пример Дубая был недостаточным.

А вот пример Prospera — другое дело: он реален. И более того, у Prospera очень сильная команда. Эрик (Бримман) отлично поработал над тем, чтобы собрать вокруг себя людей с колоссальным опытом.

Например, Том Мёркотт, один из директоров проекта New Songdo City — это крупнейший в мире частный город на тот момент, и, возможно, до сих пор. Он присоединился к команде.

Также был Шраг Шах, который был директором по развитию DIFC — да, того самого международного финансового центра в Дубае. Так что теперь у нас в команде был человек, который буквально вырастил этот центр изнутри.

Были и другие — например, специалисты, которые создали систему электронного правительства в Эстонии. Да, ведущие мировые эксперты по цифровому управлению были в команде. И наличие такой команды с практическим опытом стало настоящим преимуществом.

В итоге моя жена официально присоединилась к Prospera, как соучредитель Prosper Africa. Она провела переговоры с 10–12 странами, и я примерно в половине поездок сопровождал её.

Чтобы обрисовать общую картину: политически, на мой взгляд, Африка намного благоприятнее, чем Латинская Америка. Наверное, не стоит обобщать по всей Латинской Америке — ведь есть, например, Милей (в Аргентине), что само по себе чудо. Но в целом регион — намного левее, он более антиимпериалистический, антикапиталистический. Примеры? Не только Куба и Венесуэла. Сейчас и Гондурас практически полностью скатился в марксизм. И, знаете, для тех из нас, кто помнит марксистов XX века — это звучит безумно, но такие люди до сих пор приходят к власти в регионе.

В большинстве других частей мира — кроме, пожалуй, Северной Кореи — мир уже двинулся дальше, а в Латинской Америке до сих пор могут быть «полноценные марксисты» у власти.

Что касается Африки, да, марксистские интеллектуалы там есть — но они не влиятельны. Их никто всерьёз не слушает, они на периферии.

Люди в Африке в основном бедные — очень бедные — и хотят процветания.
И поэтому посыл, ориентированный на экономическое процветание, там встречается с энтузиазмом.

И кроме того, в Африке 54 страны — конечно, среди них есть и дисфункциональные. Мы, например, точно не будем пытаться запускать что-то в Конго — это катастрофа. Южный Судан — тоже. Так что мы не рассматриваем страны, охваченные конфликтами. Это безнадёжно.

Сначала, поскольку моя жена из Сенегала, многие думали, что мы будем сосредоточены на франкоязычной Африке. Но в итоге мы пришли к выводу, что англоязычная Африка выглядит намного перспективнее.

Причин несколько. Первая — различия культур между англо- и франкофонами. И да, культура действительно имеет значение.

Англоязычная культура, при всех претензиях, которые можно выдвигать — и, конечно, Британия сейчас буквально занимается самоуничтожением в некоторых аспектах — но по сравнению с франкофонной культурой, англосфера гораздо более свободна и рыночно ориентирована.

Франкофонный менталитет — это такой жёсткий этатизм. Я всегда думаю о Людовике XIV: «Государство — это я». Во франкоязычных странах изначально государство воспринимается как нечто священное, легитимное и достойное почтения.

А в США, особенно на Западе, откуда я родом, существует априорная установка, что государству доверять нельзя. Настоящая «ковбойская» культура — недоверие к власти.

Во франкофонных странах же — наоборот: государство считается реальным, священным и достойным уважения.

Кстати, как небольшое отступление — в Африке появилось несколько технологических «единорогов» (стартапов с оценкой больше миллиарда долларов),
и все они находятся в англоязычных странах.

Крупнейшие теххабы Африки — это Гана, Южная Африка, Кения, Нигерия. Все — англоязычные. Потому что англоязычная культура технологически ориентирована, нацелена на инновации.

Я как-то изучал топ-100 софтверных компаний в мире. Это напрямую связано с нашими планами по аутсорсингу и развитию бизнеса. Из них примерно 90 — англоязычные, где-то 7 — китайские, и, может быть, 2 или 3 — не из англо- и не из китайскоязычного мира. Может быть, одна — французская.

Так что в мире разработки софта доминирует английский. Если вы не говорите по-английски — вы вне игры. А Китай — это вообще особый случай. Англоязычные страны — в десятки раз более перспективны в плане ИТ и программного обеспечения.

И ещё один важный момент: во франкофонной Африке действуют многочисленные региональные соглашения и договоры, например, ЭКОВАС — Экономическое сообщество западноафриканских государств. Это ещё одна вариация на тему: «государство должно контролировать всё». А мы, например, заинтересованы в создании международного финансового центра, аналогичного дубайскому, но в Африке. Но почти вся франкофонная Африка — завязана в этих соглашениях, и для запуска такого центра нужно пройти несколько уровней разрешений, в том числе от многосторонних международных организаций.

А мы хотим зайти с чистого листа: с полной регуляторной свободой на выделенном участке земли. И даже если страна формально даст разрешение, ей придётся подписывать новый международный договор, который будет перекрывать предыдущие — а это уже политический кризис: мол, «страна X покидает соглашение Y» и так далее.

Так что по всем этим причинам мы на данный момент отказались от работы во франкофонной Африке.

Но, к счастью, в англоязычной Африке осталось много стран, где уже есть культура, основанная на общее право, то есть англосаксонском праве. Да, мы хотели бы привнести лучшую, более совершенную версию англосаксонского права, но даже просто наличие базовой версии общего права — это уже огромное преимущество.

Мы разговаривали с представителями властей во франкофонных странах, и они вообще не знали, что такое общее право. Мы говорили: «Мы хотим внедрить систему общего права», а они спрашивали: «Что это такое?» Им казалось, что всё мировое право устроено так, как у них.

Так что в англоязычных странах намного меньше культурных барьеров. И да — у нас сейчас есть пара проектов, один из них особенно многообещающий в англоязычной Африке. Мы надеемся объявить о нём в течение следующих 6–12 месяцев.

Просто с точки зрения стратегии — в Гондурасе мы объявили слишком рано,
и международная негативная реакция в медиа — это во многом то, что похоронила проект. Поэтому теперь мы хотим продвинуться как можно дальше до того, как делать официальное объявление.

Также мы поняли, как важно заранее «социализировать» идею — донести её до местных сообществ, организаций, людей. В Гондурасе я проводил часовые встречи с разными группами уже после того, как проект объявили, и когда началась волна критики. А нужно было делать это заранее.

Опять же, я уверен, что если у тебя есть час, чтобы всё нормально объяснить —
большинство людей поймут и поддержат. Но если они впервые узнают о проекте из какого-нибудь клеветнического репортажа в СМИ, это может сразу подорвать поддержку.

Поэтому мы хотим действовать очень осторожно, чётко и последовательно, чтобы заручиться поддержкой нужных сообществ, привлечь нужные группы и партнёров. И чтобы к моменту официального объявления у нас уже была прочная база поддержки в стране.

Да, и, скорее всего, международный финансовый центр станет частью проекта. Я немного расскажу, почему это важно и перспективно.

На африканском континенте нет ни одного мирового финансового центра. Если кто-то хочет делать серьёзные финансовые операции — ему по-прежнему приходится летать в Дубай. А ближайшим аналогом до недавнего времени была Южная Африка — но, к сожалению, страна сейчас буквально совершает экономическое самоубийство.

Так что с этой точки зрения — есть реальная возможность создать новый финансовый центр и заполнить пустующую нишу. И мы хотим стать первым по-настоящему мировым финансовым центром в Африке.

Это позволит дать старт другим отраслям сферы услуг, а затем и обрабатывающей промышленности, и переработке сельскохозяйственной продукции.

Питер:
Спасибо за этот обзор. Очень интересно было услышать различия между франко- и англоязычными странами Африки. Можешь немного подробнее рассказать, что именно вы предлагаете, когда встречаетесь с африканскими правительствами? Многие из нашей аудитории знакомы с концепцией свободных городов, особенно с моделью свободного частного города от Титуса Гебеля, изложенной в его книге. То, что вы предлагаете в Африке — это фактически свободный частный город? Или есть важные отличия, которые нужно учитывать?

Майкл Стронг:
Хороший вопрос. Prospera действует в рамках закона ZEDE, и концептуально я считаю этот закон правильным. Конечно, мы бы хотели его немного доработать — он написан комитетами конгресса Гондураса, так что он неидеален. Но в целом, да — я хочу, чтобы «расцвела тысяча версий».

Модель свободного частного города Титуса — это на шаг дальше, чем ZEDE, по уровню автономии. Мы же просим автономии только в коммерческом праве. Мы не просим автономии в уголовном праве, семейном праве, международных отношениях, иммиграции и т.д. Только в коммерческом.

С другой стороны, мы идём дальше, чем Charter Cities Institute. У них сейчас проект на Занзибаре, но их запросы по юридической автономии пока очень скромные.

Мы находимся где-то посередине между консервативным подходом Charter Cities Institute и радикальным подходом свободного частного города Титуса. Мы хотим полного регуляторного суверенитета — это важно. Раньше мы продвигали только выбор юрисдикции или арбитража, но сейчас регуляторная автономия — это ключ.

Например, в Prospera при регулировании здравоохранения можно выбрать законодательство любой страны ОЭСР, либо предложить собственную систему, опирающуюся на гражданскую ответственность (ущерб, умноженный на три). Это даёт инновационным компаниям полную свободу в создании новых бизнес-моделей в любой коммерческой сфере. Либертарианские экономисты десятилетиями пишут о том, как могли бы выглядеть эти контракты. Если бы не SEC (Комиссия по ценным бумагам США), можно было бы создавать сложные условные контракты и новые форматы финансирования.

Ещё одна из инноваций в Prospera — это отказ от строительных норм в пользу системы ответственности и 3D-собственности. Если у тебя, например, есть вид на океан, и кто-то хочет построить здание, которое его закроет — вы просто договариваетесь о цене компенсации. То есть, мы говорим об инновациях, которые едва ли где-то существуют.

Африка в целом — довольно социально консервативный континент, и мы не будем заходить на спорные территории. Например, в Гондурасе обсуждался вопрос бессмертия и криоконсервации, и это вызвало вопросы: а где граница между жизнью и смертью в правовом поле? Мы не хотим вызывать подобную реакцию — будем уважать местные нормы.

Но в коммерческой сфере — да, мы хотим полного «обнуления»: отмены всех действующих законов и норм в пределах конкретного земельного участка. Это действительно «чистый лист» — blank slate — с точки зрения коммерческого права.

Это серьёзный запрос. Он, как правило, требует законодательного одобрения. Может, в абсолютных монархиях это можно сделать и без закона, но даже в большинстве монархий есть парламенты. Так что, судя по всему, во всех странах, с которыми мы работаем, потребуется специальное законодательство.

С другой стороны, многие африканские страны уже видели успехи специальных экономических зон — SEZ — и у большинства есть свои законы о таких зонах. И многие сейчас стремятся сделать эти законы более гибкими, чтобы эффективнее привлекать капитал и таланты.

Я бы даже сказал, что есть определённое... не то чтобы разочарование, но осознание: традиционная модель SEZ — просто налоговые каникулы и упрощённое регулирование — это недостаточно. И вот мы приходим и говорим: «Ребята, настоящая недостающая часть — это качественное законодательство и правовое управление». Чтобы инвесторы действительно вложили капитал, им нужно быть уверенными, что если возникнет спор — дело не попадёт к какому-нибудь местному судье, который является кузеном другой стороны.

А ведь так часто и бывает: иски решаются «по-семейному», в пользу местных,
а внешний инвестор может потерять миллионы — десятки, сотни миллионов.

Поэтому независимая судебная система, независимое верховенство права — это абсолютно критично. И в Африке уже достаточно осведомлённости на эту тему. Многие из самых умных людей в этих странах понимают: «Да, именно это и объясняет, почему наши SEZ не были такими успешными, как мы бы хотели».

И, кстати, по моим наблюдениям, самый важный фактор успеха таких проектов — это найти правильного человека. Или, реже, группу людей. Но чаще всего — одного человека. Если просто идти напрямую к правительству — почти всегда это бесполезно. Они часто некомпетентны, коррумпированы или просто не заинтересованы.

Один из наших ключевых активов — это то, что Мутаде Уэйд (McGott), моя жена, она очень хорошо связана с предпринимателями и сторонниками свободного рынка в Африке. Она возглавляет Atlas Network, крупнейшую сеть либеральных think tank'ов на континенте. Она сама — предприниматель с 25–30-летним стажем в Африке.

А самые перспективные люди, с которыми мы работали, — это местные африканцы, предприниматели, либертарианцы, свободнорынчные активисты, которые сами уже 10, 15, 20 лет этим занимаются.

То есть их не нужно переубеждать. В маркетинге главное — не убеждать скептика, а найти уже готового сторонника и помочь ему перейти к действиям.

И во всех странах, где у нас действительно пошёл прогресс, всегда находился такой один человек, который мог всё сдвинуть с мёртвой точки.

И ещё кое-что я узнал от Боба Хейвуда (Bob Haywood) лет двадцать назад. Он говорил: «Обычно эти проекты запускаются не через элиту, а через кого-то рядом с элитой — племянника, кузена». То есть человека, который достаточно близок, чтобы иметь доступ, но не является частью коррумпированной верхушки.

Если человек уже зарабатывает на ренте в системе — ему ничего не нужно менять. А вот его племянник — умный, амбициозный предприниматель —
может сказать: «Хей, дядя, можно ты дашь мне шанс? Я знаю, как сделать это большим делом».

Да, я, конечно, обобщаю. Но с тех пор, как Боб мне это рассказал, в каждой африканской стране, где у нас пошёл прогресс, это всегда был именно такой человек: предприниматель, умный, амбициозный, свободный от старой системы, но имеющий к ней доступ.

И, по сути, на этом этапе наш запрос — не такой уж и большой. Что хорошо в нашей модели: всё, что нам нужно — это пустой участок земли. Причём мы не просим ни денег, ни земли у государства.

Мы хотим купить землю — за реальные деньги. И это — огромный контраст. Почти все остальные, кто приходит в Африку с проектами — хотят субсидии, подарки, бесплатные участки, дотации. Африканские правительства устали от таких попрошаек. И, конечно, часто там вмешивается коррупция — кто-то заплатил кому-то, чтобы что-то подписали… всё это превращается в хаос. А наш запрос — чистый и понятный.

И для голодного молодого предпринимателя, который хочет всё это реализовать — это шанс, он ведь не просит у государства ничего. Точнее, мы не просим у государства ничего, кроме одного: закона, который даст нам свободу.

Были страны, где от нас просили деньги, и мы просто говорили «нет» и уходили. Но идеальный сценарий — это когда появляется человек, который сам хочет это сделать, потому что видит в этом уникальную возможность всей жизни.

Представьте, что вы — китайский предприниматель в Шэньчжэне в 1980, 1985… или даже в 1978 году. Это же невероятная возможность: у вас выбор — либо жить в бедности, либо жить в стране, которая вырастет вместе с вами.

В Шэньчжэне средняя зарплата выросла в 10 раз за одно поколение. Вы хотите, чтобы ваш ребёнок жил в бедной стране — или был средним классом через одно поколение? Ответ очевиден. Это — величайшая возможность.

Это очень захватывающая возможность для молодых, амбициозных предпринимателей. Мы получаем разрешение, проходим все процедуры, и как только всё будет принято в виде закона — мы должны будем объявить об этом публично.

Так что теперь вы знаете, где мы находимся на этом пути, и как мы продвигаемся, чтобы добиться принятия такого закона на местах, в одной или нескольких африканских странах.

Питер:
Да, конечно, здесь есть о чём поговорить, и мне бы очень хотелось углубиться. Но, к сожалению, это, похоже, будет наш последний вопрос.

Поскольку у нас заканчивается время, я предлагаю сфокусироваться на будущем этих зон, если вам удастся реализовать задуманное.

Что мы конкретно увидим в практическом смысле? Вы упомянули гондурасские зоны и те отрасли, в которые они в итоге ушли и это было интересно наблюдать. Когда я впервые поехал в Prospera три года назад, было совсем не очевидно, что она станет центром биотеха и генной терапии.

Но сейчас это выглядит вполне логично. Ведь медицинские технологии в США настолько зарегулированы, что вывести препарат на рынок стоит около 2 миллиардов долларов. В среднем, чтобы вывести лекарство на рынок, уходит от 10 до 15 лет. Так что становится понятно, если появляется юрисдикция с более простыми, но безопасными нормами, которая сильно упрощает и удешевляет процесс, вполне логично, что компании захотят пойти именно туда.

Но если вы говорите, что биотех или генная терапия не станут фокусом в Африке — есть ли тогда другие отрасли, на которые вы делаете ставку? Очевидно, что вы работаете с разными странами, и сложно обобщать. Но какие отрасли, по-вашему, могут стать ключевыми? Как вы видите будущее этих зон?

Майкл Стронг:
Отличный вопрос.

Начну с главного: базовое деловое предложение, которое мы продвигаем — это регуляторный арбитраж. И с точки зрения бизнеса, одно из преимуществ работы в Африке — это то, что регуляторное давление там настолько сильное, ситуация настолько плоха, что проще показать разницу (дельту) в огромном количестве отраслей. Да, в Гондурасе регулирование плохое, но в Африке оно просто ужасающе плохое.

И, например, если взять финансы — я уже упоминал Dubai International Financial Center, который создали как международный финансовый центр, чтобы показать, насколько всё действительно плохо. Например, в Сенегале: моя жена Мутаде Уэйд — предприниматель, она регулярно переводит деньги туда и обратно, и однажды на неё вышло местное подобие Комиссии по ценным бумагам — SEC —
чтобы расследовать факт получения её сотрудниками платежа в размере $1000. Это же абсурд.

Есть направление в либертарианстве, где на государство смотрят как на «оседлого бандита». И в Африке это абсолютно реально. Государство во многих случаях — это и есть оседлый бандит, мафиози, который, как только появляется хоть какая-то экономическая активность, приходит с «пушкой» и говорит: «Плати мне, иначе ничего не получишь». «Ты не можешь это делать», — если не заплатишь. Причём барьеры существуют буквально во всём.

Вот ещё пример — криптовалюта. Многие не знают, но во многих африканских странах она получила наиболее широкое распространение. Почему? Потому что их национальная валюта — ужасна. В некоторых странах Африки годовая инфляция превышает 100%, а инфляция в диапазоне 20–40% в год — это вообще обычное дело.

Во многих странах это норма. И если твои деньги буквально тают у тебя в руках, биткоин уже не кажется таким нестабильным вложением. Для биткоин-максималистов он всегда был хорошей инвестицией, но теперь это становится очевидно и другим. Они считают его отличным вложением в долгую, при любых условиях.

Но вот американцы, особенно те, кто «государственнически» мыслят, говорят: «О, биткоин слишком волатилен». На самом деле — у вас просто нет африканской найры. Вы не представляете, что такое настоящая нестабильность. Деньги буквально исчезают на глазах.

И вот это пересечение — дико зарегулированных финансов и нестабильных, инфляционных валют — означает, что появляется огромная возможность создать стабильные финансовые инструменты, в том числе даже в сфере малого финансирования.

Вот, например, один из аспектов, в котором Dubai International Financial Center оказался особенно успешным — они смогли привлечь Goldman Sachs и других крупных игроков. А чтобы большие финансы восприняли тебя всерьёз,
необходимо иметь независимый и авторитетный арбитраж — независимую юридическую систему.

Независимые арбитры — это абсолютно необходимо, особенно когда речь идёт о сотнях миллионов или миллиардах долларов. Нужно, чтобы был высочайший уровень доверия к процессу принятия решений. Поэтому финансовый сектор — это почти всегда один из элементов первого этапа, в большинстве проектов, которые мы рассматриваем.

Другой приоритет — это программное обеспечение и цифровой маркетинг. В Африке наблюдается ценовой арбитраж по зарплатам — людям платят очень мало,
но при этом там полно умных людей с дипломами по математике, инженеров-программистов и т.д.

И всё это — за копейки по мировым меркам.

Сейчас мы сотрудничаем с разработчиками и преподавателями из США,
которые находятся на переднем крае разработки искусственного интеллекта. В США сейчас идёт гонка: как использовать ИИ в программной разработке, что делать, как адаптироваться. А африканские разработчики пока не имеют доступа к такому уровню знаний и подготовки.

Но одна из ключевых идей нашей стартовой модели — это привезти передовые практики в сфере ИИ, найти самых способных и талантливых местных программистов и начать с ними полноценную работу. Таким образом, мы сможем создать отличные софтверные команды прямо там, на месте.

А если говорить о цифровом маркетинге — любой сайт в мире хочет больше трафика, больше внимания. Вот, например, у меня есть проект Socratic Experience, это B2C-компания, и ко мне ежедневно обращаются digital-маркетологи — звонят, пишут, предлагают услуги.

Это огромный рынок, и при этом эффективный digital-маркетинг — это всё. Мы, например, тратим кучу денег на рекламу в Facebook. И если мы можем тратить меньше — мы это сделаем.

Снижение стоимости привлечения клиента (CAC) — ключевой фактор. И, что особенно важно — для этого не нужно иметь диплом колледжа. Получить степень по маркетингу в Канзасском университете — совершенно не нужно, чтобы быть отличным digital-маркетологом.

Многие из лучших в этой сфере — самоучки, им 19, 20, 23, 25 лет. Они буквально живут этим, они родились в этой цифровой среде, они понимают креатив, владеют инструментами, знают алгоритмы. Это настоящая гонка на скорость — кто сможет первым предложить настоящую ценность клиенту. И это здорово — потому что порог входа практически отсутствует. Молодые, голодные до успеха люди, которые хотят что-то делать, могут сразу включаться в работу.

В широком смысле речь идёт об индустрии услуг, и это как раз связано с моей личной специализацией — образование и подготовка кадров. Я провёл последние 20 лет в Сан-Франциско и Остине, и всё это время занимался обучением молодых людей, в том числе будущих технологических предпринимателей. Мы находились в самом центре всех передовых подходов: как воспитать технологических лидеров с нуля, как вовлекать молодёжь в инновации. Как сделать так, чтобы в 19 лет ребята уже строили свои технологические компании.

Поэтому наш подход такой: сначала — огромная возможность в сфере финансов, затем — программное обеспечение и цифровой маркетинг.

Мы привозим передовые практики, но при этом многое будет начинаться с малого. Например, мы можем начать буквально с одного этажа в офисном здании. Главное — запустить экономическую активность. Показать, что работает новая система права, и что государство реально её соблюдает.

Если вернуться к теме роста стоимости земли — это происходит не сразу, обычно требуется 3–5 лет, потому что прежде чем кто-то с серьёзным капиталом вложится, нужно, чтобы он несколько раз увидел, что система действительно работает.

Например: был конфликт — государство соблюло закон, ещё один конфликт — и опять закон сработал честно. Такие прецеденты создают доверие. Поэтому лучше начинать с малозатратных проектов, которые можно запустить быстро.

А когда уже доказана работающая экономика, тогда можно привлекать более крупные направления: переработку сельхозпродукции с добавленной стоимостью, лёгкое производство и другие отрасли. Ну и конечно — туризм.

Некоторые из мест, куда мы сейчас направляемся, — это просто великолепные регионы. Африканские сафари — одно из тех направлений, которое уже хорошо себя зарекомендовало. Многие люди обожают ездить на высококлассные сафари в Африке. По мере появления новых возможностей мы можем создавать всё более привлекательные туристические направления. А что нужно туристам? Отличные рестораны, бары, ночные клубы. У Африки богатейшая музыкальная традиция, и многое из этого можно направить на создание насыщенной среды, где можно жить, работать и отдыхать. А затем постепенно расширяться за рамки этого.

Питер:
Спасибо большое, Майкл, за то, что поделились всем этим.

Мне кажется, вы действительно очень убедительно изложили потенциал этой идеи. Пожалуй, отсутствие полноценного финансового центра в Африке — это именно та точка, с которой стоит начать. И я думаю, что такой фокус может повлечь за собой множество сопутствующих положительных эффектов.

Так что ещё раз спасибо, что поделились. Надеюсь, в следующий раз, когда мы будем разговаривать, мы уже сможем обсудить какой-то из проектов, который начал реализовываться, и углубиться в конкретику. Это было бы просто замечательно.

И напоследок — если кто-то захочет с вами связаться или узнать больше о вашей работе, какой способ будет самым лучшим для этого?

Майкл:
Да, конечно.
Мой образовательный проект — это .
Вы можете следить как за школой, так и за мной лично — Socratic Experience,
я достаточно активен в Twitter и на LinkedIn.

Моя жена возглавляет Prosper Africa. Её зовут Мутаде. Так что можно следить за Prosper Africa и за Мутаде Уэйд в Twitter или Instagram.

Мы обязательно всё анонсируем, когда будем к этому готовы. Но оставайтесь на связи — мы рады всем, кто поддерживает движение. Кстати, впереди будет немало бизнес-возможностей.

Я упомянул только некоторые места, с которых мы начинаем. Но, как ты знаешь, в Африке очень тяжёлая деловая среда. Будет бесконечное количество ниш в цепочках поставок. Вот, например, если моя жена хочет закупить какое-то офисное оборудование в Сенегале, ей почти всегда приходится всё импортировать. Это очень дорого. Даже обычные картонные коробки — проблема. У неё премиальный розничный продукт, а в Сенегале невозможно найти качественный картон.

Так что один из способов подумать об этом: я как-то читал историю о том, как разбогатеть. Не нужно идти в нью-йоркские финансы — лучше поезжайте в бедную страну, где всё не работает, и стройте там то, что нужно, чтобы система заработала.

Я думаю, суть в том, что огромное количество систем здесь не работают. И во многом это потому, что законодательство и управление в Африке крайне неэффективны. Если у нас появится участок с законодательством и управлением мирового уровня, нам понадобятся предприниматели, которые займутся даже такими, казалось бы, банальными вещами, как производство картонных коробок.

По мере того как страна поднимается по цепочке добавленной стоимости, качество местных товаров всё ещё остаётся довольно низким. Но этот подъём невозможен без производства более качественных товаров и услуг. И нам потребуются специалисты, даже консультанты, с опытом в создании продукции высокого уровня.

Вот, например, я не знаю, как сделать качественную картонную коробку.Но в каждой отрасли есть специалисты, которые занимаются исключительно тем, чтобы производить высококачественную версию продукта. И в таком месте, как наше, нам понадобятся именно такие эксперты.

Питер:
Да, абсолютно точно.

Похоже, впереди действительно много возможностей.

Так что ещё раз спасибо, Майкл. Будем рады оставаться на связи и следить за развитием событий.

Майкл:
Отлично. Был рад тебя видеть, Питер.
Береги себя.

Питер:

И ты тоже.